 |
| У.Х.Оден (фото - R.Disraeli, 1934) |
Так "Эпитафия тирану" (Epitaph on a Tyrant) написанная за пять с половиной лет до смерти Гитлера, являясь реакцией на расцветавший в Европе фашизм, замечательно иллюстрирует, как частные комплексы, прихоти и капризы диктаторов принимают чудовищные масштабы и ужасающие последствия для целых народов. В 1937 году Уистен Оден отправляется в Испанию, где на протяжении года служит в санитарном батальоне республиканской армии. В том же году он создает антифашистскую поэму «Испания», которая вместе с «Эпитафией тирану» (написана в январе 1939 года) предвосхищает разгар кошмарных событий Второй мировой войны[1].
Продолжая тему бесчеловечности диктатуры вслед за "Эпитафией тирану" следует "Август 1968" (August 1968). Стихотворение, описывающее реакцию на вторжение советский войск в Чехословакию, уже и вовсе лишает тирана человеческих свойств. Главным из которых является безусловно владение языком.
Завершающее подборку стихотворение немного (на первый взгляд!) выбивается из тематики, заявленной "Эпитафией" и "Августом". Но, опять-таки, связующие нити находятся, а именно: язык. Язык поэзии, живой благодаря поэтам, может быть противопоставлен языку демагогии, мертвому языку диктатуры. Элегия «Памяти В.Б. Йейтса» (In Memory of W.B.Yeats), написанная в 1938 году, представляет собой намеренное подражание (в обратном порядке) этапам стилистического развития ирландского поэта Йейтса. Это стихотворение считается программным, так как содержит основные положения оденовской поэтики, а также творческое кредо поэта: «поэзия ничего не меняет[2]».
Итак, приятного прочтения!
ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ
Он постигал, условно обозначим, совершенство;
Поэзия, что он открыл, была понятна и
Он знал людскую глупость, скажем, как свои
Пять пальцев. Играл в солдатиков, затем в блицкриг.
Чтобы сенат смеялся, хватало его смеха или жеста
И слез – чтоб слышен был предсмертный детский крик.
АВГУСТ 1968
Чудовище творит, что свойственно ему:
Поступки человечьему ужасные уму,
Но есть одна деталь, и ей не пренебречь:
Чудовищу непостижима Речь.
Среди порабощенных стран,
Среди убитых, стонущих от ран,
Бредет Чудовище, рукой сжимая круп,
И чушь, как слюни, хлещет с губ.
ПАМЯТИ В.Б. ЙЕЙТСА
1
Он угас в разгар зимы:
Ручьи замерзли, аэропорты практически опустели,
И снег обесформил городские статуи;
Ртуть утонула во рту умирающего дня.
О, все инструменты согласятся:
День его смерти был темным холодным днем.
Помимо его болезни
Волки пробегали по вечнозеленым лесам,
Грубая река отталкивала модными причалами;
Но траурными речами
Смерть поэта не коснулась его творений.
Для него это был последний полдень как таковой,
Полдень сиделок и сплетен;
Провинции его тела восстали,
Площади сознания опустели,
Тишина захватила окрестности,
Поток чувств иссяк: он обернулся своими поклонниками.
Сейчас он растаскан по сотням городов
И полностью отдан незнакомым увлечениям;
Чтобы найти свое счастье в другом куске дерева
И быть наказанным по меркам иного кодекса сознания.
Слова мертвеца
Глохнут в нутре живого.
Но в важности и шуме завтра,
Когда брокеры взревут на полу Биржи,
И бедняки получат свои страдания,
к которым они практически привыкли,
И каждый в собственной скорлупе убедится в своей свободе;
Жалкая тысяча вспомнит об этом дне,
Как кто-нибудь вспоминает о дне,
когда он сделал нечто слегка необычное.
О все инструменты согласятся:
День его смерти был темным холодным днем.
2
Ты был глуп как мы: твой дар пережил все это;
Паломничество богачек, физический распад,
Тебя самого; сумасшедшая Ирландия столкнула тебя в поэзию.
Теперь в Ирландии неизменны ни погода, ни сумасшествие,
Так как поэзия ничего не меняет; она выживает
В долине слова, куда чиновник
Не рискнул бы спуститься; она плывет на юг
От ранчо уединения и суетливой скорби,
От грубых городов, в которые мы верим,
и в которых умираем; она выживает
Причиной перемены, посредством рта.
3
Гостя принимай, Земля,
Йейтса, с завтрашнего дня
Твой сосуд ирландский пусть
Будет впредь стихами пуст.
Время нетерпимое
К храбрым и невинным,
Безразличное оно
К красоте телесной, но –
Но, язык боготворив,
Всех простило, кем он жив,
Извинило трусость, срам,
Почести сложив к ногам.
Каждый Временем прощен,
Киплинг и Клодель, и он
Был прощен, презрев финал,
Тем, что хорошо писал.
И в кошмаре ночи, знай,
Слышен псов Европы лай;
И народы, выжив, ждут,
Каждый в ненависть замкнут;
Интеллектуальный стыд
С каждого лица глядит,
Жалость расплескав в морях,
В замороженных глазах.
Следуй же, поэт, вперед;
Там, где ночь тебя найдет,
Твой непринужденный глас
Пусть толкает в радость нас;
Заставляй стезей стиха
Виноградники греха
Петь в экстазе неуспех,
Горе на глазах у всех.
И в пустынях сердца там
Пусть живящий бьет фонтан,
И свободного во зле,
В дней тюрьме учи хвале.
Он постигал, условно обозначим, совершенство;
Поэзия, что он открыл, была понятна и
Он знал людскую глупость, скажем, как свои
Пять пальцев. Играл в солдатиков, затем в блицкриг.
Чтобы сенат смеялся, хватало его смеха или жеста
И слез – чтоб слышен был предсмертный детский крик.
АВГУСТ 1968
Чудовище творит, что свойственно ему:
Поступки человечьему ужасные уму,
Но есть одна деталь, и ей не пренебречь:
Чудовищу непостижима Речь.
Среди порабощенных стран,
Среди убитых, стонущих от ран,
Бредет Чудовище, рукой сжимая круп,
И чушь, как слюни, хлещет с губ.
ПАМЯТИ В.Б. ЙЕЙТСА
1
Он угас в разгар зимы:
Ручьи замерзли, аэропорты практически опустели,
И снег обесформил городские статуи;
Ртуть утонула во рту умирающего дня.
О, все инструменты согласятся:
День его смерти был темным холодным днем.
Помимо его болезни
Волки пробегали по вечнозеленым лесам,
Грубая река отталкивала модными причалами;
Но траурными речами
Смерть поэта не коснулась его творений.
Для него это был последний полдень как таковой,
Полдень сиделок и сплетен;
Провинции его тела восстали,
Площади сознания опустели,
Тишина захватила окрестности,
Поток чувств иссяк: он обернулся своими поклонниками.
Сейчас он растаскан по сотням городов
И полностью отдан незнакомым увлечениям;
Чтобы найти свое счастье в другом куске дерева
И быть наказанным по меркам иного кодекса сознания.
Слова мертвеца
Глохнут в нутре живого.
Но в важности и шуме завтра,
Когда брокеры взревут на полу Биржи,
И бедняки получат свои страдания,
к которым они практически привыкли,
И каждый в собственной скорлупе убедится в своей свободе;
Жалкая тысяча вспомнит об этом дне,
Как кто-нибудь вспоминает о дне,
когда он сделал нечто слегка необычное.
О все инструменты согласятся:
День его смерти был темным холодным днем.
2
Ты был глуп как мы: твой дар пережил все это;
Паломничество богачек, физический распад,
Тебя самого; сумасшедшая Ирландия столкнула тебя в поэзию.
Теперь в Ирландии неизменны ни погода, ни сумасшествие,
Так как поэзия ничего не меняет; она выживает
В долине слова, куда чиновник
Не рискнул бы спуститься; она плывет на юг
От ранчо уединения и суетливой скорби,
От грубых городов, в которые мы верим,
и в которых умираем; она выживает
Причиной перемены, посредством рта.
3
Гостя принимай, Земля,
Йейтса, с завтрашнего дня
Твой сосуд ирландский пусть
Будет впредь стихами пуст.
Время нетерпимое
К храбрым и невинным,
Безразличное оно
К красоте телесной, но –
Но, язык боготворив,
Всех простило, кем он жив,
Извинило трусость, срам,
Почести сложив к ногам.
Каждый Временем прощен,
Киплинг и Клодель, и он
Был прощен, презрев финал,
Тем, что хорошо писал.
И в кошмаре ночи, знай,
Слышен псов Европы лай;
И народы, выжив, ждут,
Каждый в ненависть замкнут;
Интеллектуальный стыд
С каждого лица глядит,
Жалость расплескав в морях,
В замороженных глазах.
Следуй же, поэт, вперед;
Там, где ночь тебя найдет,
Твой непринужденный глас
Пусть толкает в радость нас;
Заставляй стезей стиха
Виноградники греха
Петь в экстазе неуспех,
Горе на глазах у всех.
И в пустынях сердца там
Пусть живящий бьет фонтан,
И свободного во зле,
В дней тюрьме учи хвале.
Перевод небольшого стихотворения и перевод объемного поэтического текста, к примеру, «Эпитафии тирану» и «Памяти В.Б. Йейтса», имеют собственные трудности и по-своему сложны и интересны. Переводя стих в одну строфу, всегда надо быть начеку и постараться успеть вместить все детали оригинала в текст перевода, тогда как в длинном стихотворении всегда можно наверстать упущенное. Однако при переводе стихотворения большого объема всегда есть опасность исказить авторский замысел. Поэтому в данных примечаниях переводчик нашел уместным
указать на недостатки собственных переводов.
Говоря о переводе «Эпитафии тирану», следует отметить, что основная трудность заключалась не в передаче содержательного наполнения текста, но в сохранении формальной стороны стихотворения. Прежде всего, это касается рифмы и размера. Стихотворение в шесть строк имеет 2 женские – а и 4 мужские рифмы – b, с: а b b с а с. В первой строке оригиналу соответствуют только два слова русского языка с ударением на предпоследний слог: совершенство и безупречность. Сразу же можно обратить внимание на то, что подобрать полнозвучную рифму для любого из них весьма непросто, учитывая отдаленность рифмующихся строк. Так как рифма является, по сути, скрепляющим началом стихотворения, то, рифмуя первую и пятую строку, автор, а вместе с ним и переводчик, должен добиться максимального созвучия.
Таким образом, основной огрех в переводе пришелся на несоответствие полнозвучной рифмовке оригинала «after – laughter» рифмовки перевода «совершенство – жеста». Можно было построить первую строку по-другому, дополнительно исказив смысл, помимо появившегося «жеста», сказав, к примеру, «Совершенство, своего рода, было тем, к чему тиран стремился». И получить в итоге удобоваримый глагол с женской рифмой, с которым рифмуются десятки глаголов. Но дело в том, что если уж ратовать за разнообразие, то следует избегать рифм по принципу тождественности окончаний одних и тех же частей речи. Я встречал подобные переводы «Эпитафии тирану». Появление «жеста» в переводе неслучайно, так как этим словом переводчик, не размазывая образа одного тирана (речь идет о Гитлере), отсылает к другому тирану – Сталину. Поднятие руки, как волшебная палочка, действовало на аудиторию, тут же прекращавшую овации и замолкавшую. В то время, как аллюзия к Гитлеру подчеркивается словом «блицкгриг». Этот недостаток не единственный в переводе: некоторые содержательные моменты, привнесенные в русский текст, несут культурную нагрузку для читателя не знакомого с языком оригинала (отсылки и к Гитлеру, и к Сталину). Этим самым сохраняется обобщенный образ тирана, заявленный в оригинале, где говориться о «сенаторах», которые в свою очередь расширяют контекст, намекая на то, что тиран может существовать при любой системе государственного устройства.
Перевод объемного стихотворения «Памяти В.Б. Йейтса» оказался сложен в тех местах, где Оден формулирует ключевые положения своей поэтики. Во второй части, обращаясь к Йейтсу, поэт заявляет, буквально, «сумасшедшая Ирландия ранила тебя в поэзию». То есть следствием воздействия отчизны явились стихи. Не находя адекватного неологизма в русском языке, представилось возможным перевести эту строчку как «сумасшедшая Ирландия столкнула тебя в поэзию». В данном случае «столкнула» может рассматриваться в двух значениях: 1) столкнула и, как следствие, ранила при падении; 2) столкнула, то есть позволила Йейтсу и поэзии столкнуться, встретиться. Однако недостаток здесь заключается в отсутствии в переводе экспрессивности фразы оригинала.
То же касается парадоксального утверждения «For poetry makes nothing happen: it survives… A way of happening, a mouth», что дословно переводится как «от поэзии ничего не случается, она выживает… средством случая, через рот». Оден играет на изменении формы глагола «happen», которую во втором случае следовало бы перевести как «случания», каковой формы в русском языке нет. Поэтому в переводе «случаться» было заменено на близкое в данном контексте «менять», что позволило сохранить игру слов: «Так как поэзия ничего не меняет; / она выживает… Причиной перемены, посредством рта».
Разбор перевода стихотворения "Август 1968" читайте в одном из следующих постов блога.
Говоря о переводе «Эпитафии тирану», следует отметить, что основная трудность заключалась не в передаче содержательного наполнения текста, но в сохранении формальной стороны стихотворения. Прежде всего, это касается рифмы и размера. Стихотворение в шесть строк имеет 2 женские – а и 4 мужские рифмы – b, с: а b b с а с. В первой строке оригиналу соответствуют только два слова русского языка с ударением на предпоследний слог: совершенство и безупречность. Сразу же можно обратить внимание на то, что подобрать полнозвучную рифму для любого из них весьма непросто, учитывая отдаленность рифмующихся строк. Так как рифма является, по сути, скрепляющим началом стихотворения, то, рифмуя первую и пятую строку, автор, а вместе с ним и переводчик, должен добиться максимального созвучия.
Таким образом, основной огрех в переводе пришелся на несоответствие полнозвучной рифмовке оригинала «after – laughter» рифмовки перевода «совершенство – жеста». Можно было построить первую строку по-другому, дополнительно исказив смысл, помимо появившегося «жеста», сказав, к примеру, «Совершенство, своего рода, было тем, к чему тиран стремился». И получить в итоге удобоваримый глагол с женской рифмой, с которым рифмуются десятки глаголов. Но дело в том, что если уж ратовать за разнообразие, то следует избегать рифм по принципу тождественности окончаний одних и тех же частей речи. Я встречал подобные переводы «Эпитафии тирану». Появление «жеста» в переводе неслучайно, так как этим словом переводчик, не размазывая образа одного тирана (речь идет о Гитлере), отсылает к другому тирану – Сталину. Поднятие руки, как волшебная палочка, действовало на аудиторию, тут же прекращавшую овации и замолкавшую. В то время, как аллюзия к Гитлеру подчеркивается словом «блицкгриг». Этот недостаток не единственный в переводе: некоторые содержательные моменты, привнесенные в русский текст, несут культурную нагрузку для читателя не знакомого с языком оригинала (отсылки и к Гитлеру, и к Сталину). Этим самым сохраняется обобщенный образ тирана, заявленный в оригинале, где говориться о «сенаторах», которые в свою очередь расширяют контекст, намекая на то, что тиран может существовать при любой системе государственного устройства.
Перевод объемного стихотворения «Памяти В.Б. Йейтса» оказался сложен в тех местах, где Оден формулирует ключевые положения своей поэтики. Во второй части, обращаясь к Йейтсу, поэт заявляет, буквально, «сумасшедшая Ирландия ранила тебя в поэзию». То есть следствием воздействия отчизны явились стихи. Не находя адекватного неологизма в русском языке, представилось возможным перевести эту строчку как «сумасшедшая Ирландия столкнула тебя в поэзию». В данном случае «столкнула» может рассматриваться в двух значениях: 1) столкнула и, как следствие, ранила при падении; 2) столкнула, то есть позволила Йейтсу и поэзии столкнуться, встретиться. Однако недостаток здесь заключается в отсутствии в переводе экспрессивности фразы оригинала.
То же касается парадоксального утверждения «For poetry makes nothing happen: it survives… A way of happening, a mouth», что дословно переводится как «от поэзии ничего не случается, она выживает… средством случая, через рот». Оден играет на изменении формы глагола «happen», которую во втором случае следовало бы перевести как «случания», каковой формы в русском языке нет. Поэтому в переводе «случаться» было заменено на близкое в данном контексте «менять», что позволило сохранить игру слов: «Так как поэзия ничего не меняет; / она выживает… Причиной перемены, посредством рта».
Разбор перевода стихотворения "Август 1968" читайте в одном из следующих постов блога.
[1] Здесь же следует оговориться относительно намеренной неточности перевода: в оригинале второе предложение четвертой строки звучит буквально «Глубоко интересовался армией и флотом». Однако, в связи с тем, что перевод выполнен уже в ХХI веке и с тем, что стихотворение, скорее всего, посвящено Гитлеру, подобная неточность вполне оправдана.
[2] Подробный анализ «Эпитафии тирану» и «Памяти В.Б. Йейтса» представлен: Никифоров А.А. Влияние творчества У.Х. Одена на становление творческой манеры И. Бродского. Проблемы истории литературы. Сборник статей. Выпуск восемнадцатый. Москва – Новополоцк, 2004.
